Андрей Сизов, исполнительный директор аналитического центра «СовЭкон»

Агропром и сейчас растет быстрее других отраслей российской экономики. На этом рынке у нас много преимуществ. Но надо устранить и несколько серьезных препятствий. Статья публикуется в цикле «Россия после кризиса».

Подавляющее большинство россиян уверены, что в российском сельском хозяйстве все плохо. У многих в голове неминуемо складывается грустная картина: ржавые комбайны, коровники без крыш, раскисшие дороги и недовольные люди, которые все чаще жалуются на низкие цены, ВТО, засуху или дожди. И даже хороший урожай их не радует: хранить его негде.

Ладно обыватели: схожей точки зрения придерживаются и часть экономистов, и чиновников, зачастую рассматривающих отрасль как обузу для экономики, как черную дыру, которую время от времени приходится затыкать деньгами. (И, кстати, уверенность, что сельское хозяйство у нас поддерживается активно по мировым меркам, совсем не обоснованна. Его поддержка заметно меньше, чем, например, в ЕС и США, причем не только в абсолютных объемах, но и относительно ВВП.)

Эта безрадостная картина не соответствует действительности, причем довольно давно. Черная дыра — это скорее состояние времен 1990-х — начала 2000-х, когда отрасль стремительно сокращалась. За последние же десятилетие сельское хозяйство росло такими же темпами, как и остальная экономика, а растениеводство еще быстрее. В последние же пару лет темпы роста отрасли и вовсе в разы превышали рост экономики в целом.

В активе российского агропрома — увеличение в разы выпуска мяса и птицы, рост сборов зерновых и масличных на десятки процентов. С советского времени мы прошли путь от импортера зерна в мире №1 до одного из крупнейших мировых экспортеров.

Можно ли рассчитывать на сохранение этих высоких темпов роста в дальнейшем? Вероятно, да. Хотя это будет непросто.

Российское животноводство в самой ближайшей перспективе столкнется с последствиями сокращения доходов населения и снижения спроса. По нашим расчетам, в 2015 году объем российского рынка мяса и птицы впервые сократится с начала 2000-х. При этом растут риски перепроизводства: выпуск отечественного мяса и птицы продолжает динамично увеличиваться благодаря инвестициям, совершенным в предыдущие годы (к российским «антисанкциям» августа 2014 года этот рост по большому счету не имеет отношения).

Выходом было бы расширение экспорта, однако пока Россия как экспортер на мировом рынке мяса отсутствует. А чтобы отвоевать хоть какую-то долю этого рынка, потребуется немало времени и усилий. Да и остается вопросом, готово ли уже конкурировать с остальным миром российское животноводство. До этого сектор развивался в тепличных условиях — активная поддержка со стороны государства и потребителей, переплачивающих за мясо из-за высоких импортных барьеров.

Вторая половина нашего сельского хозяйства — растениеводство, — напротив, по факту уже тесно интегрировано в мировой рынок и готово к конкуренции в мировых масштабах. Перспективы для дальнейшего роста есть. Однако не все понимают, в чем они заключаются.

У нас регулярно вспоминают о «выбывших из оборота с советского времени десятках миллионах гектар пашни», предполагая, что этот факт чуть ли не гарантирует растениеводству дальнейший рост. Действительно, с советского времени размер обрабатываемых земель снизился примерно в полтора раза, почти на 40 млн га (это примерно вся территория Казахстана). Однако наличие необрабатываемых земель само по себе не сделает нас житницей мира.

Во-первых, вопреки распространенному мнению, дефицита сельхозземель в мире в принципе нет. Огромными резервами располагает Южная Америка, и в первую очередь Бразилия. Страна научилась трансформировать свои саванные земли (cerrado), считавшиеся до 1960-х годов непригодными для сельского хозяйства, в высокопроизводительные пастбища и пашню. Значительные резервы у США, накопленные в рамках программы по консервации земель.

Во-вторых, для роста нужны технологии и инвестиции. Готова ли Россия конкурировать за них с другими регионами мира? И наши конкуренты — не только уже упомянутые США, Бразилия и другие страны Южной Америки. Крупные инвесторы внимательно смотрят за Африкой, пытаясь понять, не сможет ли она повторить историю успеха Бразилии. В случае стабилизации ситуации и появления рынка земли в стране конкурентом (и очень сильным! ) может стать соседняя Украина. Похоже, что этот вопрос не стоит на повестке дня у российских чиновников. Значительная их часть по-прежнему занята поиском «неэффективных собственников» земли, не желая замечать отсутствие интереса со стороны потенциальных инвесторов.

В-третьих, российской земли, которая может быть введена в оборот, на самом деле не так много. 60% из выведенных 40 млн га приходилась на пастбища и многолетние насаждения. Их ввод в первую очередь зависит от спроса со стороны сектора крупного рогатого скота, а там пока признаков роста не видно. Вряд ли даже в теории могут быть вновь распаханы сельскохозяйственные земли вокруг крупных городов Центрального и Северо-Западного округов. Что же касается Северного Кавказа и Центрального Черноземья — регионов, обеспечивающих почти весь рост в нашем растениеводстве, — так там сеют уже примерно столько же, а местами и больше, чем в советское время.

Где же действительно есть необрабатываемая земля, которая может быть введена в оборот, — это в Поволжье и далее на восток: Урал, Сибирь, Дальний Восток. Площадь этих земель можно оценить примерно в 6–8 млн га.

Есть ли у нас все же свои преимущества? Да. И это не только земельные ресурсы, пускай и не столько впечатляющие, но и водные. Наличие последних становится все более важным фактором развития сельского хозяйства в мире.

Это и институт собственности на землю, которого пока нет как такового в соседней Украине. Это фантастически низкие цены на землю — в разы уступающие странам с сопоставимыми природными условиями и страновыми рисками.

Это и то, что Черное море по факту стало новым брендом на мировом рынке зерна. Россия и Украина в текущем году в совокупности поставят на мировой рынок более 60 млн т зерна, что в полтора раза превышает вывоз из ЕС. Для граждан двух стран рассматривать их вместе все сложнее, но мировой рынок расценивает их как фактически единый регион, ответственный за поставки Black Sea grain.

Наконец, это относительно развитая транспортная и экспортная инфраструктура, и здесь мы во многом обходим ту же Южную Америку.

Как же реализовать наши преимущества? Во-первых — систематически доносить информацию о нас до потенциальных инвесторов: привлекать и популяризировать вложения в наше сельское хозяйство через участие в международных конференциях и создание информационного центра. Большинство профильных инвесторов просто о нас ничего не знают. Сложно ожидать, что в ближайшей перспективе мы можем увидеть в России серьезные европейские, а тем более американские инвестиции. Но к крупным инвесторам относятся и азиатские страны, в первую очередь Китай, и страны Персидского залива.

Во-вторых — радикально сократить вмешательство государства в функционирование рынка. Это касается ограничений на экспорт — в текущем сезоне они введены вновь, во второй раз за последние пять лет. Это касается и слабопредсказуемого механизма государственных интервенций, который целесообразно заменить на механизм минимальных гарантированных цен с возможностью обратного выкупа.

В-третьих — отменить «налог Россельхознадзора», который платят участники зернового рынка за проверки ведомства, в большинстве случаев не имеющие никакого практического смысла. Альтернатива весьма проста: проверки должны быть обязательны только для средних и крупных экспортных партий и бесплатны для участников рынка (примерно такая практика действует в США).

Меры эти довольно просты и могут быть реализованы с минимальными затратами. Уверен, что их реализация может дать серьезный импульс для дальнейшего развития российского агропрома. Готовы ли к ним государство и чиновники — вопрос открытый. С сожалением предположу, что многим из них комфортнее продолжать повторять заезженный тезис о «миллионах гектарах необрабатываемых земель» и надеяться, что отрасль будет расти сама по себе.