Злочевский: «По итогам сезона Россия войдёт в тройку крупнейших экспортёров зерна»
У российских крестьян две беды: недород и… урожай. Почему рекордные, как в этом году, намолоты оборачиваются не прибылями, а проблемами, объясняет президент Российского зернового союза Аркадий ЗЛОЧЕВСКИЙ в своем интервью электронной газете Файл-ФМ.
17.11.2011
Источник: zerno.avs.ru
У российских крестьян две беды: недород и… урожай. Почему рекордные, как в этом году, намолоты оборачиваются не прибылями, а проблемами, объясняет президент Российского зернового союза Аркадий ЗЛОЧЕВСКИЙ в своем интервью электронной газете Файл-ФМ.
Корреспондент электронной газеты Файл-ФМ:
– Аркадий Леонидович, в России уже выращивают генно-модифицированную пшеницу?
– Сорта ГМО-пшеницы разработаны, но пока ни в одной стране не разрешена её реализация. В мире более 70% посевов сои, около 60% кукурузы – это ГМО. У нас официально запрещены любые ГМО-посевы. Нелегальные есть, но не в таких масштабах, как это делают украинцы и в своё время практиковали бразильцы. В стране свыше 150 тысяч гектаров неконтролируемых посевов кукурузы и бобовых. Некоторые фермеры, не ознакомившись с технологиями выращивания ГМО-культур, уже получили на этом убытки: посеяли, а ничего не взошло.
Когда это регулируется законом, соблюдение технологий контролируют и инспекторы, и поставщики семян. Если закона нет, то и проверять нечего.
Дело в том, что ГМО-культуры требуют определённых технологических подходов. Особенно по сортам, устойчивым к насекомым. К примеру, колорадский жук ГМО есть не может, поэтому уходит в зону резервации, где его травят ядом. Если этого не сделать, какому-то экземпляру удастся выжить, появится устойчивый вид. А с него пойдёт популяция, и колоссальные деньги, вложенные в создание сорта, просто улетят на ветер. А разработка сорта стоит в среднем около двух миллиардов долларов.
Вообще, аграрный сектор – самый консервативный с точки зрения технологического развития. За все времена в нём случилось всего две революции. Первая – в начале ХХ века, когда техника вышла на поля и уничтожила коневодство как отрасль. Вторая революция происходит сейчас, на наших глазах, – биотехнологическая. Она уничтожает как отрасль сельхозхимию.
– Всё бы так планово развивалось… Лет семь назад аграриям предрекали технический коллапс – не на чем было ни пахать, ни убирать.
– Помните продовольственный кризис 2007–2008 годов? Тогда под очень хорошие цены на мировом рынке наши крестьяне закупили большое количество техники, машинных комплексов, оборудования. Но благоприятное время быстро закончилось. Потому что следом наступил общемировой финансовый кризис с катастрофическим падением цен на зерно.
Чтобы развивались технологии, нужны вложения. А для этого – хорошие цены, для их поддержания – государственные интервенции по гарантированным минимумам. Хорошо бы и залоговые операции запустить, да и с налогами разобраться. Ведь сейчас в едином сельскохозяйственном налоге нет НДС. В результате за ресурсы крестьяне переплачивают 18%, а возврат получают в лучшем случае 10%. 70% наших сельхозпроизводителей – неплательщики НДС, то есть у них возврат – ноль процентов. Вот и ездят по областям «чёрные брокеры», скупающие урожай за наличные, а потом отмывающие его через фирмы-однодневки. Поэтому и техническая база слабая у крестьян. В России нагрузка на один комбайн составляет 330 гектаров за сезон, тогда как в США и Европе не превышает 150 гектаров. Это значительно увеличивает сроки уборки.
– И сокращает сельскохозяйственные площади?
– Площади под посевы начали сокращаться ещё при советской власти, с конца 70-х. В 1978-м засеяли зерном 78 миллионов га, тогда же собрали рекордный урожай – 128,8 миллиона тонн. Средняя урожайность в советские времена составляла 16–17 центнеров с гектара, сейчас – 22,5. Но мы пока всё равно отстаём от среднемировых показателей. Поэтому перед нами стоит задача расширения, вернее – возврата площадей в оборот, чтобы общее их количество увеличить хотя бы до 50 миллионов гектаров. А с другой стороны, большой урожай ухудшает конъюнктуру.
– Это почему же?
– Потому что инфраструктура перегружена, возникают дополнительные потери при перевозке и хранении. Российские затраты на транспортировку в полтора раза выше американских, ибо протяжённость территории гораздо больше. Сегодня зерно перевозят по железной дороге вторым, коммерчески выгодным тарифным классом. В то же время уголь, цемент, кирпич транспортируются первым классом как социально значимый груз – на 40% дешевле.
Общий парк зерновозов в России составляет 32 тысячи единиц, но они возят ещё и цемент, глинозём и т. д. Мы в своё время добивались от РЖД возобновления заказов на строительство хопперов. Сначала рассматривалась заявка на 8000 вагонов, затем её сократили до тысячи, а теперь в результате реформы РЖД это уже задача частных операторов подвижного состава. Они строят сотни хопперов, но – с учётом старения и выбывания вагонов – нужно не менее 2000 в год. Кстати, сегодня более половины всего экспорта – это сырьё, привезённое на терминал автотранспортом, а не вагонами.
– То есть рынок всё-таки выправляет ситуацию. Почему сельское хозяйство называют «чёрной дырой»?
– Пресловутая «чёрная дыра» зародилась в 1992 году. Правительство во главе с Гайдаром под предлогом неурожая закупило по американской правительственной программе товарного кредитования 26,5 миллиона тонн зерна. По сути, мы взяли кредит на 20 лет под 2% годовых зерном и до сих пор расплачиваемся по нему. В 2012 году эти выплаты завершатся.
– Наверное, тогда ситуация была безвыходной.
– Урожай в 1992-м составил 106,8 миллиона тонн. Необходимое потребление по России оценивалось в 130 миллионов в год, фактическое же намного меньше, так как скот к тому времени уже основательно порезали. Американское зерно доели только к 1995 году. Своё сеять перестали. Поскольку цены рухнули, никто из крестьян не мог ничего продать. Отсюда воспоминания как о «разрухе».
В 1996-м у нас был дефицитный баланс зерна и цены выше мировых. Тонна пшеницы стоила 240 долларов, по тем временам очень дорого, мы закупали её в Аргентине. Под этот всплеск цен крестьяне адаптировались и посеяли.
В 1997-м у нас случился урожай в 88 миллионов тонн, из которых 10 миллионов некуда было девать. Излишки повисли над рынком, цены опять рухнули. Кончилось дело тем, что опять никто ничего не посеял, да и засуха «помогла».
В 1998-м собрали всего 47 миллионов тонн. На тот момент внутреннее потребление оценивалось в 78 миллионов. Денег на частные закупки в стране не было. Поэтому снова ввезли гуманитарную помощь – и дальше сеять опять никто не стал.
В 2000 году я сам договаривался с Валентиной Ивановной Матвиенко, возглавлявшей тогда правительственную Комиссию по вопросам международной гуманитарной помощи, и Алексеем Васильевичем Гордеевым, курировавшим в правительстве АПК, о прекращении «гуманитарных» интервенций на внутреннем рынке.
И это стало стимулом. В 2001-м собрали хороший урожай, потом он повторился, накопились излишки, и благодаря низкой себестоимости и конкурентоспособности мы в 2002-м вышли на экспорт. Причём сразу продали 17 миллионов тонн, побив рекорд 1913 года – тогда экспорт составил 13,5 миллиона. К 2009 году довели экспорт до 23,5 миллиона тонн, то есть уже получили вес на мировом рынке, вошли в топ-5 экспортёров. Наше зерно поставляется более чем в 60 стран.
– Сколько зерна планируется отправить за рубеж в этом году?
– Экспортный потенциал России оценивается не менее чем в 25 миллионов тонн. Надеюсь, по результатам сезона мы войдём в тройку мировых лидеров. Основными покупателями будут страны Северной Африки и Ближнего Востока, а также Италия, Испания, Греция. Начали закупки российского зерна Индонезия, Филиппины, Южная Корея, Япония. Интерес со стороны стран Азиатско-Тихоокеанского региона накапливается, и они заказывают достаточно большие объёмы.
– То есть перспективы для расширения посевов хорошие.
– Темпы зависят от аграрной политики. Пока рынок развивается «вопреки». Крестьяне не получают выгоды от возобновившегося экспорта зерна, поскольку внутренняя цена падает. Это подрывает основу под озимым севом и ослабляет доступ производителей к кредитным ресурсам. Ведь для крестьянина главное – не количество засеянной площади, а доход. Если цены высокие – есть смысл вкладываться в обработку почвы, если низкие, то можно получить лучшую окупаемость при меньших вложениях.
В стратегии развития отрасли прописан сценарий «не мешать». Есть, конечно, вариант, что государство станет локомотивом рынка. Минсельхоз сейчас работает над программой «2013–2020». Ведь кроме того, что рынку не надо мешать, его ещё надо и защищать. Но пока государство не инвестирует в зерно. Только в животноводство. Остается ждать, когда наше мясо пойдёт на экспорт, тогда и спрос на зерно подрастёт.
– Существует ли в России риск монополизации зернового рынка?
– Самый крупный частный надел в России – 650 тысяч га. То есть меньше 1% всех посевных площадей. Если взять всех крупных землевладельцев с наделами от 50 тысяч га, то на них придётся примерно 5–6 миллионов гектаров. Это с учётом интегрированных мясных компаний, у многих из которых также есть производство зерна. Так что ни о каком преобладании крупных хозяйств на рынке речи быть не может. Это подтверждает и общемировая практика – более того, даже такая концентрация рынка зерна, как сейчас у нас, беспрецедентна. Если уж говорить о крупнейшем землевладельце, то это Российская академия сельскохозяйственных наук, которой принадлежит около пяти миллионов гектаров, но её влияние на рынок тоже незаметно. Средними считаются наделы в пять тысяч гектаров. Фермеры обычно работают на тысяче гектаров. Примерно те же показатели, что и в США. И рыночная доля фермеров растёт.
– Почему аграрии при нескольких десятках процентов доходности требуют ещё и дотаций?
– Низкая оборачиваемость капитала предъявляет жёсткие требования по рентабельности – только для простого воспроизводства необходима операционная доходность в 40%. Ведь фермеру надо с одного оборота покрыть инфляцию минимум дважды: не только сохранить собственный капитал на прежнем реальном уровне, но ещё на следующий год оплатить подорожавшее горючее, транспорт, хранение.
Необходима политика, которая стимулировала бы развитие зернового комплекса страны. Для этого нужны две госпрограммы: поддержания доходности и удержания доходности. Что это значит?
Как только цены обваливаются, мы тут же теряем все стимулы, возможности и источники. То есть ресурсы неоткуда привлекать, так как все инвесторы сбегают в более выгодные сферы. Негде взять кредит, не на что вкладываться в технологическое развитие. Нельзя давать ценам падать ниже определённого уровня. Этот уровень должен формироваться на основании стоимости простого воспроизводства. Механизм надо поменять, интервенции должны проводиться по минимальным гарантированным ценам, ниже которых нигде ничего не упадёт. Так делается в Европе и в Америке. Это первая программа. Фундамент.
Вторая программа – удержания доходности – не менее важная. Как только возникает более или менее привлекательная экономическая ситуация – скажем, продовольственный кризис поднял цены, тут же всё, что удалось крестьянину заработать, перетекает в карманы смежников. Через цены на горюче-смазочные материалы, удобрения, технику. Те ресурсы, которые потребляют селяне, дорожают моментально, отрабатывая эту экономическую ситуацию. И в кармане у крестьянина ничего не остаётся на модернизацию, на инновации, на развитие.
Мне не очень понятно, почему, закладывая в бюджет гостариф на естественные монополии, не предусматривают автоматическую компенсацию для крестьян, которые потребляют все эти ресурсы. У нас отсутствует баланс отраслей. Поэтому ресурсы даются дорого, и борьба за урожай иногда может не стоить свеч.
Корреспондент электронной газеты Файл-ФМ:
– Аркадий Леонидович, в России уже выращивают генно-модифицированную пшеницу?
– Сорта ГМО-пшеницы разработаны, но пока ни в одной стране не разрешена её реализация. В мире более 70% посевов сои, около 60% кукурузы – это ГМО. У нас официально запрещены любые ГМО-посевы. Нелегальные есть, но не в таких масштабах, как это делают украинцы и в своё время практиковали бразильцы. В стране свыше 150 тысяч гектаров неконтролируемых посевов кукурузы и бобовых. Некоторые фермеры, не ознакомившись с технологиями выращивания ГМО-культур, уже получили на этом убытки: посеяли, а ничего не взошло.
Когда это регулируется законом, соблюдение технологий контролируют и инспекторы, и поставщики семян. Если закона нет, то и проверять нечего.
Дело в том, что ГМО-культуры требуют определённых технологических подходов. Особенно по сортам, устойчивым к насекомым. К примеру, колорадский жук ГМО есть не может, поэтому уходит в зону резервации, где его травят ядом. Если этого не сделать, какому-то экземпляру удастся выжить, появится устойчивый вид. А с него пойдёт популяция, и колоссальные деньги, вложенные в создание сорта, просто улетят на ветер. А разработка сорта стоит в среднем около двух миллиардов долларов.
Вообще, аграрный сектор – самый консервативный с точки зрения технологического развития. За все времена в нём случилось всего две революции. Первая – в начале ХХ века, когда техника вышла на поля и уничтожила коневодство как отрасль. Вторая революция происходит сейчас, на наших глазах, – биотехнологическая. Она уничтожает как отрасль сельхозхимию.
– Всё бы так планово развивалось… Лет семь назад аграриям предрекали технический коллапс – не на чем было ни пахать, ни убирать.
– Помните продовольственный кризис 2007–2008 годов? Тогда под очень хорошие цены на мировом рынке наши крестьяне закупили большое количество техники, машинных комплексов, оборудования. Но благоприятное время быстро закончилось. Потому что следом наступил общемировой финансовый кризис с катастрофическим падением цен на зерно.
Чтобы развивались технологии, нужны вложения. А для этого – хорошие цены, для их поддержания – государственные интервенции по гарантированным минимумам. Хорошо бы и залоговые операции запустить, да и с налогами разобраться. Ведь сейчас в едином сельскохозяйственном налоге нет НДС. В результате за ресурсы крестьяне переплачивают 18%, а возврат получают в лучшем случае 10%. 70% наших сельхозпроизводителей – неплательщики НДС, то есть у них возврат – ноль процентов. Вот и ездят по областям «чёрные брокеры», скупающие урожай за наличные, а потом отмывающие его через фирмы-однодневки. Поэтому и техническая база слабая у крестьян. В России нагрузка на один комбайн составляет 330 гектаров за сезон, тогда как в США и Европе не превышает 150 гектаров. Это значительно увеличивает сроки уборки.
– И сокращает сельскохозяйственные площади?
– Площади под посевы начали сокращаться ещё при советской власти, с конца 70-х. В 1978-м засеяли зерном 78 миллионов га, тогда же собрали рекордный урожай – 128,8 миллиона тонн. Средняя урожайность в советские времена составляла 16–17 центнеров с гектара, сейчас – 22,5. Но мы пока всё равно отстаём от среднемировых показателей. Поэтому перед нами стоит задача расширения, вернее – возврата площадей в оборот, чтобы общее их количество увеличить хотя бы до 50 миллионов гектаров. А с другой стороны, большой урожай ухудшает конъюнктуру.
– Это почему же?
– Потому что инфраструктура перегружена, возникают дополнительные потери при перевозке и хранении. Российские затраты на транспортировку в полтора раза выше американских, ибо протяжённость территории гораздо больше. Сегодня зерно перевозят по железной дороге вторым, коммерчески выгодным тарифным классом. В то же время уголь, цемент, кирпич транспортируются первым классом как социально значимый груз – на 40% дешевле.
Общий парк зерновозов в России составляет 32 тысячи единиц, но они возят ещё и цемент, глинозём и т. д. Мы в своё время добивались от РЖД возобновления заказов на строительство хопперов. Сначала рассматривалась заявка на 8000 вагонов, затем её сократили до тысячи, а теперь в результате реформы РЖД это уже задача частных операторов подвижного состава. Они строят сотни хопперов, но – с учётом старения и выбывания вагонов – нужно не менее 2000 в год. Кстати, сегодня более половины всего экспорта – это сырьё, привезённое на терминал автотранспортом, а не вагонами.
– То есть рынок всё-таки выправляет ситуацию. Почему сельское хозяйство называют «чёрной дырой»?
– Пресловутая «чёрная дыра» зародилась в 1992 году. Правительство во главе с Гайдаром под предлогом неурожая закупило по американской правительственной программе товарного кредитования 26,5 миллиона тонн зерна. По сути, мы взяли кредит на 20 лет под 2% годовых зерном и до сих пор расплачиваемся по нему. В 2012 году эти выплаты завершатся.
– Наверное, тогда ситуация была безвыходной.
– Урожай в 1992-м составил 106,8 миллиона тонн. Необходимое потребление по России оценивалось в 130 миллионов в год, фактическое же намного меньше, так как скот к тому времени уже основательно порезали. Американское зерно доели только к 1995 году. Своё сеять перестали. Поскольку цены рухнули, никто из крестьян не мог ничего продать. Отсюда воспоминания как о «разрухе».
В 1996-м у нас был дефицитный баланс зерна и цены выше мировых. Тонна пшеницы стоила 240 долларов, по тем временам очень дорого, мы закупали её в Аргентине. Под этот всплеск цен крестьяне адаптировались и посеяли.
В 1997-м у нас случился урожай в 88 миллионов тонн, из которых 10 миллионов некуда было девать. Излишки повисли над рынком, цены опять рухнули. Кончилось дело тем, что опять никто ничего не посеял, да и засуха «помогла».
В 1998-м собрали всего 47 миллионов тонн. На тот момент внутреннее потребление оценивалось в 78 миллионов. Денег на частные закупки в стране не было. Поэтому снова ввезли гуманитарную помощь – и дальше сеять опять никто не стал.
В 2000 году я сам договаривался с Валентиной Ивановной Матвиенко, возглавлявшей тогда правительственную Комиссию по вопросам международной гуманитарной помощи, и Алексеем Васильевичем Гордеевым, курировавшим в правительстве АПК, о прекращении «гуманитарных» интервенций на внутреннем рынке.
И это стало стимулом. В 2001-м собрали хороший урожай, потом он повторился, накопились излишки, и благодаря низкой себестоимости и конкурентоспособности мы в 2002-м вышли на экспорт. Причём сразу продали 17 миллионов тонн, побив рекорд 1913 года – тогда экспорт составил 13,5 миллиона. К 2009 году довели экспорт до 23,5 миллиона тонн, то есть уже получили вес на мировом рынке, вошли в топ-5 экспортёров. Наше зерно поставляется более чем в 60 стран.
– Сколько зерна планируется отправить за рубеж в этом году?
– Экспортный потенциал России оценивается не менее чем в 25 миллионов тонн. Надеюсь, по результатам сезона мы войдём в тройку мировых лидеров. Основными покупателями будут страны Северной Африки и Ближнего Востока, а также Италия, Испания, Греция. Начали закупки российского зерна Индонезия, Филиппины, Южная Корея, Япония. Интерес со стороны стран Азиатско-Тихоокеанского региона накапливается, и они заказывают достаточно большие объёмы.
– То есть перспективы для расширения посевов хорошие.
– Темпы зависят от аграрной политики. Пока рынок развивается «вопреки». Крестьяне не получают выгоды от возобновившегося экспорта зерна, поскольку внутренняя цена падает. Это подрывает основу под озимым севом и ослабляет доступ производителей к кредитным ресурсам. Ведь для крестьянина главное – не количество засеянной площади, а доход. Если цены высокие – есть смысл вкладываться в обработку почвы, если низкие, то можно получить лучшую окупаемость при меньших вложениях.
В стратегии развития отрасли прописан сценарий «не мешать». Есть, конечно, вариант, что государство станет локомотивом рынка. Минсельхоз сейчас работает над программой «2013–2020». Ведь кроме того, что рынку не надо мешать, его ещё надо и защищать. Но пока государство не инвестирует в зерно. Только в животноводство. Остается ждать, когда наше мясо пойдёт на экспорт, тогда и спрос на зерно подрастёт.
– Существует ли в России риск монополизации зернового рынка?
– Самый крупный частный надел в России – 650 тысяч га. То есть меньше 1% всех посевных площадей. Если взять всех крупных землевладельцев с наделами от 50 тысяч га, то на них придётся примерно 5–6 миллионов гектаров. Это с учётом интегрированных мясных компаний, у многих из которых также есть производство зерна. Так что ни о каком преобладании крупных хозяйств на рынке речи быть не может. Это подтверждает и общемировая практика – более того, даже такая концентрация рынка зерна, как сейчас у нас, беспрецедентна. Если уж говорить о крупнейшем землевладельце, то это Российская академия сельскохозяйственных наук, которой принадлежит около пяти миллионов гектаров, но её влияние на рынок тоже незаметно. Средними считаются наделы в пять тысяч гектаров. Фермеры обычно работают на тысяче гектаров. Примерно те же показатели, что и в США. И рыночная доля фермеров растёт.
– Почему аграрии при нескольких десятках процентов доходности требуют ещё и дотаций?
– Низкая оборачиваемость капитала предъявляет жёсткие требования по рентабельности – только для простого воспроизводства необходима операционная доходность в 40%. Ведь фермеру надо с одного оборота покрыть инфляцию минимум дважды: не только сохранить собственный капитал на прежнем реальном уровне, но ещё на следующий год оплатить подорожавшее горючее, транспорт, хранение.
Необходима политика, которая стимулировала бы развитие зернового комплекса страны. Для этого нужны две госпрограммы: поддержания доходности и удержания доходности. Что это значит?
Как только цены обваливаются, мы тут же теряем все стимулы, возможности и источники. То есть ресурсы неоткуда привлекать, так как все инвесторы сбегают в более выгодные сферы. Негде взять кредит, не на что вкладываться в технологическое развитие. Нельзя давать ценам падать ниже определённого уровня. Этот уровень должен формироваться на основании стоимости простого воспроизводства. Механизм надо поменять, интервенции должны проводиться по минимальным гарантированным ценам, ниже которых нигде ничего не упадёт. Так делается в Европе и в Америке. Это первая программа. Фундамент.
Вторая программа – удержания доходности – не менее важная. Как только возникает более или менее привлекательная экономическая ситуация – скажем, продовольственный кризис поднял цены, тут же всё, что удалось крестьянину заработать, перетекает в карманы смежников. Через цены на горюче-смазочные материалы, удобрения, технику. Те ресурсы, которые потребляют селяне, дорожают моментально, отрабатывая эту экономическую ситуацию. И в кармане у крестьянина ничего не остаётся на модернизацию, на инновации, на развитие.
Мне не очень понятно, почему, закладывая в бюджет гостариф на естественные монополии, не предусматривают автоматическую компенсацию для крестьян, которые потребляют все эти ресурсы. У нас отсутствует баланс отраслей. Поэтому ресурсы даются дорого, и борьба за урожай иногда может не стоить свеч.
регион:
Россия
